Курскому удавалось поддерживать хорошие отношения с партийным и советским руководством города и области. Притом, что членом ВКП(б) он не был. Ему приходилось быть худруком областного драматического театра в условиях, когда, с его же слов, «…мы тесно связаны и с обкомом партии и с облисполкомом, которые всегда в курсе всех наших дел и которые каждодневно (я со всей категоричностью это заявляю) руководят нами» [7, л. 2].

А идеальных отношений у худрука театра с отдельными артистами-подчиненными не получалось. Заметный антагонизм случился с актером Терентьевым. Курский сам в свое время (1934) пригласил на работу в Иваново своих знакомых – актерскую чету Бориса Терентьева и Августу Дружинину. Через 4 года (1938) Терентьев уже пылал негодованием на Курского, не в силах сдерживать себя. Он считал, что работы худрука Курского не видно, творческого принципа у него нет и примером служить он не может, росту театра не способствует, что в Москве им говорили, что спектакли у них серые, неяркие. «Нужно говорить о недостатках, но прибеднять театр не следует, – раздавался в ответ разумный и взвешенный глас Курского. – Театр еще не достиг того положения, когда можно было бы сказать, что этот театр сделал все для того, чтобы быть достойным Ивановской промышленной области <…> Но ведь прошли гастроли наши в Москве, тот замечательный прием столичного, московского зрителя, ведь мимо этого никто пройти не может… Замечательно, что в этом сезоне нас пригласили вновь в Москву. <…> Я не хотел бы отвечать тов. Терентьеву, у нас с ним древние споры» [8, л. 52, 53, 73, 74]. В конце концов Терентьев покинул театр, его жена – нет, и их семейный союз распался. Что касается упомянутых гастролей в Москве, то они прошли в июне 1937 г. со значительным успехом, что все-таки не отменяло отдельных замечаний к актерам и постановкам. Позиция Курского выглядит более взвешенной, особенно зная тот факт, что рецензент «Советского искусства» пожурил и конкретно его – за сильную социальность образа Чацкого («Горе от ума»): «Артист Курский, играющий Чацкого, хорошо выглядит, хорошо носит фрак. В нем есть стиль. Это настоящий молодой человек 20-х годов из старой московской гостиной, куда он занес ветер Европы. Он мастерски читает грибоедовские стихи, но в нем слишком много рассудочности, гражданского протеста, негодования, миллиона терзаний и обидно мало юности, влюбленности, несчастного романа» [9]. 

Худрук и режиссер Курский не был единственным режиссером в театре: ставили и очередные режиссеры («в очередь»). У Курского были сложные взаимоотношения с режиссером А. Ф. Лундиным[1], но с ним он все-таки работал в одном коллективе. Но вовсе не желал он работать с теми, кого знал с отрицательной стороны, например, совместно с известным периферийным режиссером И. А. Ростовцевым. «У меня есть предложение со стороны Ростовцева», – рассказывал директор театра Петров на партийном собрании 22 апреля 1938 г., где по причине беспартийности Курский отсутствовал. – «Курский не хочет с ним работать, а тот с Курским не хочет» [10]. Рассматривались два варианта для Ростовцева: и художественным руководителем вместо Курского, и режиссером при худруке Курском. Но так Ростовцев в Иваново тогда и не попал (вторично, он работал в нашем городе в конце 1920-х гг.). А уживаться с Лундиным было да, трудно, но возможно. В присутствии обоих артист А. М. Кречетов рассуждал: «У Курского и Лундина совершенно разные линии, у них в системе ра­боты ничего общего нет и между ними какое состояние антагонизма, Акс Францевич не жалует творчески Курского, а Курский не жалует творчески Лундина <…> Художественный руководитель имеет свое распределение ролей, а Акс Францевич другое распределение и получается кавардак и крайне нехорошее состояние у актеров». Но «кавардак» Курский отмечал в ответ и со стороны Кречетова: «от Вас как от старого мастера требуется любовное отношение к театру… а когда вы опаздываете на репети­ции, отказываетесь от роли, вы этим не показываете образца для молодежи» [11, л. 26, 33].

Артист Астров (Киселев) П. А. мог в присутствии Курского и многих других с долей довольства вспомнить, что раньше было еще труднее, но это преодолено: «У Курского в прошлом был целый ряд недостатков, то, что я называю генеральством в театре. Его от этих недостатков здорово лечили и вылечили по-моему… от того, каким был Курский 5 лет тому назад ничего похожего нет». А мог тут же справедливо оценить роль личности Курского для театра: «Относительно Курского как работника. Я таких работников просто не видел, это человек, который буквально всего себя отдает театру, были случаи, когда он час тому назад ходил делать операцию, и через час опять на сцене. Если говорить о художественном руководителе, как о примере для остальных работников, в смысле отношения к производству, так лучшего руководителя, чем Курский, не найти. Но дело в том, что он очень загружен и приходится работать ему за других, потому что режиссура в театре чрезвычайно слаба, если этот участок будет пополнен соответствующими силами, Курский был бы на своем месте. Курский имеет особое отношение к театру, он театр считает своим, он считает себя организатором театра, и у нас есть болельщики театра и одним из болельщиков является Курский. Курский художественный руководитель, он же режиссер и актер и причем заменяет еще и других, это абсолютно никуда не годится...» [11, л. 16, 17].

«Прошу считать, что работать больше в Ивановском театре я не буду»

Мы напрямую подошли к причинам увольнения по собственному желанию Курского. Очень непросто оказалось быть лучшим в Иванове, на которого возлагались все надежды. 13 мая 1939 г. на совещании по поводу открытия нового театра он произнес целую речь на тему «почему он уйдет». Напомнил, что еще в декабре 1938 г. на совещании с участием начальника управления по делам искусств Е. М. Угловой сказал, что «я посильную помочь принесу, но прошу считать, что работать больше в Ивановском театре я не буду <…> Я не буду говорить, сколько я работал, сколько я потратил энергии, сколько у меня осталось энергии, которая необходима для того, чтобы вести по-настоящему театр». Без ложной скромности сказав, что он является организатором театра, он недоумевает, почему при сообщении о грядущем его уходе в управлении по делам искусств не поинтересовались причиной, а даже сказали «а вот как раз кстати». С ним поговорил первый секретарь обкома ВКП(б) И. К. Седин, и в результате он несколько задерживается с этим решением, но не передумывает: «… а также и взаимоотношения внутри театра, что художественный руководитель был в роли мальчика на посылках, все это меня вынудило покинуть театр и уйти в один из столичных театров, где я уже вел переговоры и веду сейчас, я сказал, что я ухожу, но я помогу вам, товарищи, потому что мне дорог театр» [11, л. 31]. 

Он был очень перегружен: и худрук, и режиссер, и актер. Но не только. Не складывались нормальные взаимоотношения с газетой «Рабочий край»: ему не нравились некоторые публикации о театре и о себе, хотелось компромисса и разумного взаимодействия, а не «раз – и в газету». Он говорил представителю «Рабочего края»: «и с вашей стороны должна быть любовь, а не только рвать на куски. Чего я добиваюсь в течение этих лет работы в Иванове – придите и помогите нам, и если не сумели мы сделать – взяли и выругали. А у нас бывает иногда так: придет тов. Полторацкий [2] на репетицию, где-то наверху посидит, а потом уходит, спрашиваешь – где же помощь, скажите что нужно, а он смотрит на часы и говорит, что некогда и уходит, а потом раз – и в газету. Я прошу деловой хорошей критики, а не семейной». Другая характеристика звучала у него так: «И отношение печати ко мне. Вот тут уж действительно – нетактично, или, я бы сказал, полутактично» [11, л. 31, 33, 34]. Мы затрудняемся с большой долей уверенности ответить, с какого времени ивановские рецензенты потеряли такт, и каковые примеры статей были бы показательны. Рецензент под псевдонимом Вальсингам высоко оценивал работы Курского (примеры можно прочесть в книге Н. Шутовой). Но, чтобы не оставлять вопрос совсем не раскрытым, приведем фрагмент рецензии 1937 года на спектакль «Без вины виноватые» А. Островского, где Курский был постановщиком и исполнителем роли Незнамова: «Получается спектакль внешне приличный, но холодный и никого не волнующий. <…> Вот Курский – Незнамов. Сразу видно – он много раз играл эту роль. Когда Незнамов–Курский в конце пьесы начинает произносить свой замечательный монолог, очень явственно ощущаешь, что актер прекрасно соизмеряет свои силы, до тонкости знает пьесу: он ведет монолог с нарастающей от фразы к фразе силой, достигая под конец, что называется, «потолка» актерской экспрессии. Тут все тщательно взвешено. Но эта блестящая актерская техника холодна. <…> При всем этом Курский очень спорно трактует Незнамова» [12].        

Словно бы творческим завещанием звучали фразы всей той же речи Курского 13 мая 1939 г.: «Я принимаю все обвинения, которые мне предъявляют, прошу со своей стороны актеров думать о театре, любить театр, думать не только о себе в театре, а о театре в себе[3]. <…> У нас коллектив хороший, хорошие товарищи в коллективе, но самое главное что необходимо со стороны меня и всех товарищей, это любовь к театру, когда будет любовь и желание поднять театр на должную высоту, тогда все придет…» [11, л. 33].

1 марта 1940 г. на партийном собрании облдрамтеатра состоялся печальный разговор о Курском: «Правда ли, что уходит Курский, чем это вызвано? – Имеем заявление Курского, в котором он просит освободить его от работы, т. к. он больше худруком работать не хочет, хочет работать только актером» [13]. Согласно приказу управления по делам искусств от 17 апреля 1940 г., Курский был освобожден от обязанностей худрука с 20 апреля, и к обязанностям по освободившейся должности приступил И. Г. Громов, второй раз очутившийся на работе в Иванове (решение об утверждении Громова было принято несколько раньше – приказом от 8 марта 1940 г.) [14, л. 11 об., 18 об. – 19].

Итак, в 1940 г. Курский переехал в Москву и стал актером театра имени Моссовета. По воспоминаниям, успех он снискал шумный! Зрители ломились в театр увидеть его в роли Лелио в комедии К. Гольдони «Лгун». Т. Л. Щепкина-Куперник вспоминала: «Главную роль Лелио играл талантливый молодой красавец Курский» [1, с. 39]. А ведь возраст «молодого красавца» приближался к пятидесяти! Да и в Иванове он чаще играл молодых героев… Несомненно, сцена преображала его. Став только актером, вздохнув свободно после тягот художественного руководства, он, наверно, был счастлив… Но началась Великая Отечественная война.    

В феврале 1942 г., находясь в эвакуации с театром, Курский заболел тифом. Больным и слабым он играл генеральную репетицию, не доиграл. В ночь на 23 февраля 1942 г. его не стало…

Ивановские актеры-старожилы рассказывали, что вскоре после этого в областном драматическом театре однажды на спектакле трижды гасло электричество, а в антракте артистам сообщили, что умер Курский [1, с. 43]. Рассказ легко объявить легендой, но эта ивановская легенда сама по себе показательна. Она показывает, как хотелось современникам верить в то, что ивановскую сцену и ивановцев Курский любил, помнил и, расставаясь с жизнью, всё простил, и словно бы душа его прилетала проститься с любимым театром.