Наступило ли теоцентрированное Новое Средневековье, приход которого предвосхищался Бердяевым столетие назад? – с углублённым погружением в проблематику этого вопроса связано не только позднее развитие его мысли, но и наша нынешняя обращённость к бердяевскому наследию, как и высочайшая оценка его непреходящего значения.

Сквозь подчёркнутый в историософском и космологическом измерениях радикальный эсхатологизм всего наследия Бердяева, нашедший выражение и в сочинениях, написанных по итогам отечественной революционной катастрофы [2; 3; 4], всегда просматриваются и в полной мере жизнеутверждающие настроения: чаяния реального российского будущего у мыслителя обретают конкретные смысловые очертания. Крупные россиеведческие труды: «Судьба России», «Новое Средневековье», «Истоки и смысл русского коммунизма», «Русская идея» – на протяжении трёх десятков послереволюционных лет предваряют и подготавливают итоговые бердяевские мысли, на которых мы и остановимся ниже.

На сегодняшний день более трёх десятилетий занимаясь изучением религиозной философии Бердяева [9; 11; 7; 10], один из авторов этой статьи в 1996 – 1997 годах в качестве персонального стажёра Президента России работал во Франции, в Свято-Сергиевском Православном Богословском Институте Парижа, где произошла замечательная встреча с составителем только что изданной тогда книги Н. А. Бердяева Владимиром Григорьевичем Безносовым, прилетевшим туда на несколько дней из Петербурга – итогом встречи, после совместного посещения дома Бердяева (включившим даже сидение за его письменным столом со знаменитой пепельницей) и его могилы на католическом кладбище в Кламаре, стал подарок этой книги с подписью: «Вячеславу с большой симпатией и самыми добрыми чувствами – Владимир Б. 22.12.96 г. Париж», а также просьба о рецензии на это издание для знаменитой тогда газеты «Русская мысль».  

Приведём некоторые фрагменты последней – они будут весьма существенны для дальнейшего развития нашей мысли:

«В каком-то ещё очень мало продуманном в истории и едва ли вообще поддающемся уразумению глубинном основании человек есть почерк. Но почерк – отнюдь не только след руки мыслящего человека, обращённого к письменному столу. Почерк – это всегда ”мелодия присутствия“ мыслящего в слове. Всякий раз почерк бывает уникален, и каждый случай повторяет его уникальность в нашем узнавании неповторимого лица… Человек принадлежит своему почерку, неисследимой тайне своего присутствия в мире.

Достаточно раскрыть наугад середину книги ”Истина и откровение“ и прочитать в ней несколько строк, чтобы сразу узнать: это – Бердяев! И вот, если мы любим Бердяева, то уж, конечно же, останемся с этой книгой надолго, и часто будем возвращаться к ней в своей жизни, споря с какими-то мыслями, восхищаясь другими, погружаясь в раздумья...

Книга включает в себя две самые поздние работы из бердяевского архива (вернее из той его части, которая была передана в 1960 году через советское посольство во Франции в ЦГАЛИ СССР, согласно завещанию самого Бердяева). Они впервые появились на русском языке. Это ”Истина и откровение. Пролегомены к критике Откровения“ (1946 – 1948) и сборник небольших статей ”На пороге новой эпохи“ (1947).

Книга венчается послесловием составителя В. Безносова, уже много лет трудящегося над возвращением читателям русской религиозной мысли, начиная с Достоевского. В этой небольшого формата и в твёрдой обложке книге имеются также примечания Е. Бронниковой, указатель имён.

Эта книга, по-видимому, более всех предыдущих бердяевских штудий созвучна нынешнему состоянию философии, то есть её глубочайшему в истории кризису…» [8, с. 12]. 

Текстовый массив бердяевского авторства в указанной книге завершается главой «Россия и новая мировая эпоха», и можно с большой долей достоверности предположить, что это – последнее завершённое эссе Бердяева, судя и по комментарию публикаторов: «В РГАЛИ имеются черновой автограф статьи, написанный скорописью, и машинописная копия статьи, выполненная, вероятно, после 1948 г. (Ед. хр. 232), машинопись с правкой неустановленного лица (скорее всего переводчицы) перевода статьи на французский язык (Ед. хр. 230). Статья печатается по черновому автографу (Ед. хр. 232. Л. 1 – 4) с использованием машинописной копии для прочтения некоторых, наиболее неразборчиво написанных мест» [1, с. 371]; весьма интересно тут и указание на «отсутствующее в черновом автографе и в машинописи» бердяевское примечание о «внезапном вторжении хаоса в жизнь мира» [1, с. 372].   

Россия и новая мировая эпоха в этом итоговом эссе Николая Александровича предстают как единая сфера его доминирующего внимания – одноимённый раздел, как уже указано, завершает предсмертный сборник «На пороге новой эпохи» (Париж, 1947), выпущенный на французском, а впоследствии переводимый на шведский, английский, японский, русский языки. Поразительной оказывается диагностика глобальной ситуации, нисколько не утратившей своей силы 75 лет спустя: «Россия и мир Запада, Европа и Америка, боятся друг друга и враждуют. Запад одержим двойной боязнью, боязнью коммунизма и боязнью могущества русской империи» [1, с. 310].   

Последнее бердяевское сближение реальных западных фобий воспринималось в эмигрантской среде не только не однозначно, но и весьма болезненно. Приведём, к примеру, цитату из  послевоенной статьи И. А. Ильина «Как русские люди превращаются в советских патриотов?», где критически указывается на определённый тип в отечественной эмиграции (по отношению к Бердяеву, на наш взгляд, это – совершенно несправедливо и весьма поверхностно): «…нередко остаётся в эмиграции, начинает советскую пропаганду, лжёт иностранцам по советской указке, лжёт и по-русски, нарочно смешивает Россию с Советским Союзом, путает все понятия, выдаёт зло за добро и добро за зло, отправляет других на погибель и становится слугою дьявола. Такова была предательская роль Бердяева, который, впрочем, совсем не был одинок» [5, с. 56]. 

В наши дни низкопробными деятелями на ниве массовой информации педалируется вопрос о мнимых симпатиях к фашизму со стороны Ивана Ильина,  причём, часто безо всякого учёта хронологии тех или иных высказываний мыслителя и их явной критической эволюции – но интересной фактурой остаются и характерные замечания Бердяева на страницах «Нового Средневековья», что «фашизм» ныне является «единственным творческим явлением в политической жизни современной Европы», где «всё движение мысли ищет философии жизни и жизненной философии, хочет перейти к предметности», а «в философском мышлении тоже обнаруживается своего рода фашизм»  [2, с. 419]. Это писалось в первой половине 20-х годов ХХ века, когда оставался ещё десяток лет до прихода Гитлера к власти в Германии, и относилось всё-таки в большей степени к движению консервативного традиционализма в романских странах, преимущественно – Франции, Италии и Румынии, к которому имели самое прямое отношение такие, например, замечательные личности в кругу западных мыслящих учёных, как Р. Генон, Ю. Эвола и М. Элиаде. Непримиримая критика белого консерватора И. А. Ильина в адрес мистического анархиста Бердяева устойчива и вполне понятна, однако по прошествии почти целого столетия нам открывается очень много близкого в их самых существенных оценках и метафизических основаниях.  

Дело не только в известном послевоенном тяготении Бердяева к призрачным духовным возможностям позднего сталинизма (связанным, например, с восстановлением русского патриаршества в годы победоносной войны с фашизмом) и его аксиологическом неприятии не менее проницательным в оценке перспектив развития СССР И. А. Ильиным – проблема, пожалуй, в более глубоко заложенной самой западной неспособности воспринимать саму идею потенциального исторического будущего России, как и в сопутствующем этой неспособности желании будущего без неё.  

Больше того, ныне возникает двоякое ощущение: то ли мы снова вернулись во время подведения итогов Второй мировой войны – то ли это глобальное резюме оказалось отсроченным, и впавшее в полувековой «ноосферный» сон страждущее человечество медленно пробуждается, погружаясь в «мглистую глубину третьего тысячелетия», с кризисологическими мыслями о Шпенглере и Шелере, Ясперсе и Хайдеггере, Геноне и отце Сергии Булгакове, даже Толстом и Достоевском, Ницше и Хомякове, Гёте и Шопенгауэре… Их имена – и здесь, и ранее – находят (явно или скрыто) символическое место как раз в бердяевской проблемно-аксиологической группе.

За полвека до футурологического россиеведения Ю. В. Мамлеева [6] Бердяев говорит о «России вечной», и, предвосхищая Тойнби, указывает на «морфологическое сходство» (впрочем, начиная уже с работы «Истоки и смысл русского коммунизма») «Московского Царства» с «Царством Советским». «Русская идея, - по Бердяеву, подчёркнуто следующим здесь за Н. Ф. Фёдоровым, - есть идея целостного преображения жизни» [1, с. 313 – 314], а «трагедия русской революции» обнаруживается в «её первоначальном антихристианском характере» [1, с. 316].

Катастрофизм эпохи имеет своеобразную смысловую оркестровку предваряющими итогами научных революций в новом естествознании: от атомной физики – до психоанализа.

«Трагическая тема» творческой свободы человека, от которой зависит «будущее России», будет только заостряться по мере раскрытия того факта, что «либерализм кончен» [1, с. 324]. В России, согласно Бердяеву, «подготовляется новое христианское сознание», а «обветшавшие  и выродившиеся формы христианства будут преодолены» [1, с. 326]. 

Ценность последней бердяевской мысли здесь, по нашему убеждению, совершенно не риторична, и требует определённой герменевтики.

Дело в том, что попытки реформирования христианской эпистемы на исходе времени, названного в истории культуры Новым, имеют двоякий характер: эволюционистско-прогрессистская неомифология с апофеозом ноосферы (по сути это и нынешняя трансгуманистическая трансгрессия самого западного гуманизма, именуемого Бердяевым «ересью гуманизма, созданной новой историей» [2, с. 413]) – либо же углубление эсхатологической перспективы с мистическим раскрытием кардиобездны и отходом от торжествующей рациональности (что и стало бы возрождённым теологическим вектором Нового Средневековья)?

Нам представляется, что слово Бердяева – однозначно за последним. Как в прежних своих работах, так и здесь – в этих финалистических росчерках пера – он остаётся последовательным катастрофистом и апокалиптиком, что, однако, нисколько не мешает ему педалировать социальную тематику и чаять будущего России, в позитивно осмысленной исторической судьбе, которой останется и опыт пережитой духовной катастрофы на исходе Нового времени, от светового давления которого человечество постепенно удаляется, как бы снова погружаясь в таинственный звёздный ноктюрн и глубины времён неизведанных…     

В контексте своего программного футурологического россиеведения Бердяев говорит об этом так: «Можно себе представить необычайный рост экономической и политической мощи России и возникновение нового типа цивилизации американского типа, с преобладанием техники и с поглощённостью земными благами, которого не было в прошлом русского народа. Но воля наша должна быть направлена на созидание иного будущего, в котором будет разрешена справедливо социальная проблема, но и обнаружит себя религиозное призвание русского народа и русский народ останется верен своей духовной природе. Будущее зависит от нашей воли, от наших духовных усилий. То же нужно сказать и о будущем всего мира. Роль христианства тут не может не быть огромной» [1, с. 326]. 

Мы полагаем, что изучение позднего Бердяева даёт вполне адекватный ключ к пониманию логики и аксиологии всего его творчества; но здесь мыслителем не просто подводятся итоги самопознания и высветляются основные вехи его драматичного пути сквозь крушения жизненных миров – но и сказывается нечто наиболее существенное о положении и сути вещей, как и о нынешнем времени в свете предвосхищающего опыта.    

©Океанский В. П., Океанская Ж. Л., 2025

1. Бердяев Н. А. На пороге новой эпохи // Бердяев Н. А. Истина и Откровение: Проле-гомены к критике Откровения. СПб.: РХГИ, 1996. 
2. Бердяев Н. А. Новое Средневековье: Раз-мышление о судьбе России и Европы // Бер-дяев Н. А. Философия творчества, культуры и искусства: В 2 т. М.: «Искусство», 1994. Т. 1. С. 406 – 485.  
3. Бердяев Н. А. Падение священного русско-го царства: Публицистика 1914 – 1922. М.: «Астрель», 2007. 
4. Бердяев Н. А. Судьба России: Соч. М.: Изд-во Эксмо; Харьков: Изд-во Фолио, 2004. 
5. Ильин И. А. Наши задачи: Статьи 1948 – 1954 гг. // Ильин И. А. Собр. соч.: В 10 т. М.: «Русская книга», 1993. Т. 2. Кн. 1.  
6. Мамлеев Ю. В. Россия вечная. М.: Изда-тельская группа Традиция, 2020. 
7. Океанская Ж. Л., Океанский В. П. Филосо-фия трагедии Н. А. Бердяева в контексте «Трагедии философии» о. Сергия Булгакова // Н. А. Бердяев и единство европейского духа / Под ред. Владимира Поруса. М.: Библейско-богословский институт св. апостола Андрея, 2007. С. 26 – 37. 
8. Океанский В. П. Антифилософия или новое  откровение? // «Русская мысль» / «La htnsee Russe». Paris, 1997. 13 – 19 февраля 1997. № 4161. С. 12.
9. Океанский В. П. Истоки и типологические очертания темы духовности в русской рели-гиозной философии // Русская философия и духовная культура современности: Тезисы к республиканской научно-теоретической кон-ференции. Иркутск, 1991. Кн. 2. С. 29 – 31.
10. Океанский В. П., Океанская Ж. Л. «Глубо-чайшая метафизика»: Духовные доминаты отечественной философской мысли // Русская философия в России и мире: коллективная монография. М.: Объединённое Движение «Русская философия», 2019. С. 72 – 77.    
11. Океанский В. П. Смысл жизни – свобода и творчество: памяти Н. А. Бердяева, которому 6 (18) марта исполнилось со дня рождения 118 лет // «Ивановский университет». № 10 (1397). 26 марта 1992 г. С. 2.

Вяч.П. Океанский, Ж.Л. Океанская ФУТУРОЛОГИЧЕСКОЕ РОССИЕВЕДЕНИЕ ПОЗДНЕГО Н. А. БЕРДЯЕВА // На пути к гражданскому обществу. – 2025. – № 3;
URL: www.es.rae.ru/goverment/ru/125-1087 (дата обращения: 13.09.2025).

Сегодня: 10 | За неделю: 10 | Всего: 10

Комментарии (0)